Маленький задира в голове кричит – «ты не писа́тель, ты пи́сатель». У моего задиры лицо деревенского приятеля из детства – Вани. Наша дружба строилась на пошлом юморе, сухариках «три корочки» и влюбленности в местную красавицу. «Пошёл на хуй, Ваня» – кричу я в ответ. Тебя больше нет.

Ваня смотрит на меня и улыбается. Ване восемь лет, его глаза блестят. У него пухлые румяные щечки. Губы масляные, как у баринов в рассказах Чехова.

Он смеялся над моими шутками. Они ему нравились. Он меня за них хвалил. Как там, у классика? «Лучший способ заинтересовать меня — быть заинтересованным во мне.»

Ваня никогда не называл меня пи́сателем. Тогда я мечтал стать моряком. За творчество в нашем дуэте отвечал Ваня — сочинял любовные стихи. Очень пошлые. Он со страстью цитировал хиты Мальчишника, хотя, как мне кажется, не всегда понимал о чем там собственно речь.

Однажды он задел меня своим чувством юмора. Идем по поселку, я что-то шучю, он заливается. Говорит, что я лучший комик, которого он видел. Лучше чем камеди клаб. Тогда для меня это был комплимент. Я благодарен. Говорю – «Спасибо, Вань, очень приятно».

В его глазах вспыхивает шальная искорка. «Не гомик, комик». Я не смеюсь над его шуткой. Он повторяет ещё пару раз. Ну, чтобы я точно въехал. А мне всё не смешно.

Наше общение угасло. Если меня считает смешным человек с таким чувством юмора, хорошее ли у меня самого чувство юмора?

Недавно он проснулся в моей голове. С его подачи я стыдливо заменяю «писать» на «сочинять».

Пусть это будет моей фишкой.